Круглый стол фестиваля «Духов день в Суконной слободе», посвященный фольклору, получился острым. Неожиданно острым. Но, пожалуй, самая поразившая меня реплика прозвучала из зала. Ее произнесла Светлана Первакова, художественный руководитель Центра русского фольклора в Казани:
– На последнем «Каравоне» приезжали ребята из Удмуртии и пели там наши каравонские аутентичные хороводные песнопения. Из местных – уже никто не подпевал! Только водили.
Другой известный фольклорист Луиза Леонтьева, один из заявленных спикеров круглого стола, подтверждающе кивнула.
Неужели так? Неужели наш главный русский фольклорный бренд Татарстана под угрозой? По словам Перваковой, в знаменитом ансамбле из Русского Никольского происходит неизбежная смена поколений, старенькие бабушки поумирали, а новое поколение не знает песен так хорошо: «По морю синему…» еще поют, но ведь это же не единственная хороводная песня была, были и второй, и третий хороводы, и вот их молодые уже, видимо, и не знают»…
Как получилось, что гости из Удмуртии лучше знают наш «Каравон»? Мне объяснили так: один молодой человек, кстати, этнический татарин, переехал в Ижевск, поступил в музыкальный колледж. А «Каравон» – его дипломная работа. Ему прислали отсюда аутентичные записи хороводных песен, и он смог их там разучить со своей командой.
Фольклор как-то перестал быть связан с непосредственной жизнью русского человека. А что такое эта жизнь русского человека сейчас? А кто вообще такой русский человек? Такие вопросы неожиданно возникли на круглом столе, посвященном, казалось бы, всего лишь фольклору.
Сергей Старостин, один из крупнейших исследователей русского фольклора, музыкант-мультиинструменталист, в среде фольклористов все называют его Дед (так его нам и представили во время объявления спикеров круглого стола), сразу обозначил тему разговора: вовсе не о танцах, плясках и ремеслах они собрались вести речь, а ни больше, ни меньше как о национальной идее и о русской национальной идентичности.
– Люди, этнически связанные с русской традицией, и другие народы по-разному воспринимают фольклор. У нас нет понятия «титульная нация и ее культура». Это избегается намеренно. И это наносит огромный вред русской культуре, – заявил Старостин.
Разговор о русской национально-культурной традиции действительно очень сложный, это знают все журналисты, пишущие на темы этно-конфессиональных проблем. Года полтора назад, оказавшись среди победителей поволжского этапа конкурса «СМИротворец» как раз по этой проблематике, поехал в Самару за наградой. Посетил город во время приснопамятного губернаторства Меркушкина. Местная чиновница по вопросам этнокультурной политики рассказала нам о проводимых конкурсах для самарских газет разных национальностей: «Русским газетам мы сразу сказали: вы гранта не получите, у нас и так все газеты на русском языке, зачем еще специальная русская газета?».
В советские времена у нас был многонациональный и единый советский народ. С трибун провозглашалась дружба народов, на самом деле этот период для многих народов СССР стал временем национальных травм. У татар, например – дважды меняли алфавит, закрыли татарские школы и издания за пределами автономии. Евреи Казани лишились синагоги. На углу улиц Баумана и Чернышевского (тогда Пионерской) жил тайный раввин, которого так и называли «пионерский раввин». Мы подробно разговаривали об этом с главным раввином Казани и Татарстана Ицхаком Гореликом. Но не меньше пострадала и русская национальная идентичность. «Советское» выстраивалось в противовес «русскому».
– Излом 1917 года прошелся по всем. Творцы нового советского мифа стремились переформатировать личность, жизнь, уклад, – как бы подхватывая мои мысли, продолжил Старостин. – Был нарушен естественный ход вещей, передача традиций. Ладно бы если нарушения произошли только в пределах одного колена, от отца к сыну, но затронуты оказались целые поколения: наши внуки, правнуки! Фольклор в СССР остался только для учебного процесса и науки. Фольклор можно было лишь изучать, но не жить им.
Фольклор – культурное наследие наших сельских пространств. Многовековой свод правил бытия, выраженный через художественные образы. Люди, связанные с землей, отношениями с этой землей, творили и рождали русский фольклор, горожане же мало в этом участвовали. Сельский уклад – это целый мир… Но если пытаться сейчас навязать фольклор городскому жителю, то он только отмахнется от него, как от мухи: «Зачем мне это? Хороводы на площади водить не могу!» Тогда адепты в городах начинают поднимать другие стороны фольклора – например, его художественные стороны («посмотрите, как это красиво!»). Адаптировать, переиначивать, искать современные формы. Одним нужны истоки, а другим уже только обработанный продукт. Кто-то ест сырое мясо, а кто-то бургер.
Оппозиция «город – деревня», так хорошо выраженная в изломах путей бытования русского фольклора, хорошо прослеживается на примере русских советских писателей-деревенщиков (Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Солоухина и других). На Западе у исследователей эта тема стала модной именно в свете поисков исконного «русского» типа внутри советского культурного мифа, который (то есть «русский тип») западные советологи предполагали найти именно в деревне. Трагедия русской деревни, неравенство городской и сельской жизни – одна из больных тем этой литературы. С писателей-деревенщиков начиналась «оттепель» рубежа 1950-1960-х, но они же (частью) и пополняли потом ряды больного ответвления русофильства, выражавшегося в чувстве своего национального превосходства над другими, дораставшего у иных до какого-то национального чванства.
Эту тему неожиданно затронул еще один участник круглого стола, композитор Александр Маноцков.
– Мы занимаемся фольклором, ремеслами не для того, чтобы сказать «мы – русские». Иногда для того, чтобы сказать «мы – русские», некоторым достаточно любой ахинеи («Вон, надел казачью форму и все, можно кричать: «я – русский», – вставил лыко в строку Сергей Старостин). Должно быть по-другому: «Мы – русские, и потому делаем это», то есть нам Господь даровал именно такой талант. Вот эти песни – дали нам! А другие народы – лучше делают что-то другое. Нужно восхититься. Не: «я смотрю на себя: я – русский, и поэтому должен это делать», а: «я смотрю на это – как это прекрасно! И понес дальше». Каждый народ вносит свою лепту в общую красоту мира!
Говоря о русской национальной идентичности, у нас зачастую пытаются использовать ее в политике, играть на этом для формирования имперского сантимента, пестовать у людей чувство национальной исключительности.
– Вот сейчас мы разговариваем о русской культуре, – продолжал Маноцков, – а через 15 минут я перейду через дорогу и буду читать лекцию участникам театрального фестиваля тюркских народов «Науруз». Лекцию о средневековых способах музыкальной инструментовки древнего эпоса Кул Гали «Сказание о Юсуфе». Я никак не связан с тюркской культурой, но сегодня буду читать лекцию об этом. А в другой раз – я был норвежским художником. Я – природный казак, но мама моя – карелка. И это все входит в мою идентичность. Мы не должны быть обусловлены этничностью как императивом. Нужно относится к этому как к богатству. Я хочу, чтобы частью нашей идентичности стала полиэтничность. Человек должен иметь возможность входить и становиться частью любой национальности, вне зависимости от медицинских особенностей своего происхождения. Но входить в другую национальную культуру не ради экзотики, не для праздного интереса (слово «интересно» вообще опасно в применении к формам народной жизни), а искренне. Национальная самобытность – это не забор по Булаку, а двери для входа в новый мир! В этом контексте, я считаю, что ситуация с татарским языком развивается сейчас не в том направлении. Ведь знать еще один язык (любой!) – это огромное обогащение своего внутреннего мира. Многообразие – дар Духа святаго!
Отзывчивость к другим культурам как национальная черта русского народа – этот постулат провозглашал еще Достоевский в знаменитой речи на открытии памятника Пушкину в 1880-м, а после с восторгом подхватывал и развивал в своих работах знаменитый философ Владимир Сергеевич Соловьев. Это могло бы стать национальной идеей, есть к этому предпосылки, особенно у нас в Татарстане. Настоятель Духосошественской церкви протоиерей Алексей Чубаков рассказал, например, что вечерка их праздника Духов день проходила нынче в гостях у татар-мусульман, в шатре, где до этого проводили ифтар…
Но пока – мы говорим только «могло бы». Стен и перегородок, с которыми приходится иметь дело фольклористам – немало. Оппозиции «город – деревня»; «прежний человек – современный человек» – не единственные, хотя и они серьезнейшие. Прежде всего фольклор – неотъемлемая часть уклада деревенского жителя, но сейчас население у нас в городах, и что тогда такое фольклор? Искусство? Развлечение?
Как заметил еще один участник круглого стола, Александр Батраков, организатор этнофестиваля «Крутушка», «современные молодые люди не верят в сценическую жизнь фольклора (то есть: в его жизнь просто на сцене, вне традиционного народного уклада), но мы вынуждены идти на это упрощение, хоть как-то доносить….». Сам он на 6 лет уезжал жить в Сибирскую деревню и лишь там, признается, смог по-настоящему проникнуться фольклором.
Но ведь всех людей в такие микропоселения не отправишь! Да и в деревнях сейчас не то. Вот Луиза Леонтьева сообщает: «Пригласили ансамбль из Кайбицкого района, они обещали нам исполнить свои народные песни, гармониста, мол, своего привезем, а приехали – снова эти картонные кокошники, и музыка: включили фонограмму-минусовку и под нее поют. Хотя за полчаса до этого их гармонист в нашем шатре чудесно играл. И ведь это деревня нам такое привезла! Где как не здесь подлинному народному фольклору и быть, казалось бы? Но однако же! А следом – выходит ансамбль консерваторский и поет (в отличие от тех) чудесные аутентичные народные песни! Вот как тут быть?».
Сергей Старостин утверждает: в российском обществе сейчас наблюдается раскол, не только по идеологическим мотивам, но и по культурным и художественным основаниям. В СССР фольклор оставался только для учебного процесса и науки, его изучали исследователи, а потом – появилось фольклорное движение, представители которого решили: можно же не просто изучать, можно жить! И уже они вовлекали в это своих детей, и теперь уже даже внуков. И сейчас у нас сосуществует несколько пластов. И есть эта советская, псевдонародная традиция, «картонные кокошники»...
– Кокошники на Руси носили только женщины определенного возраста, готовящиеся рожать, а сейчас у нас, такое ощущение что до 80 лет все хотят рожать, а эти одинаковые платья ансамблей чего стоят? Какая женщина в здравом уме одела бы такое же платье, что 10 других? Это же как форма военная получается, – раздавались распаленные реплики из зала…
А есть фольклористы, среди них еще есть те, кто пытается адаптировать фольклор к сегодняшнему дню, делают из этого современный арт (прекрасный пример: Тина Кузнецова, еще один спикер-артист фестиваля «Духов день в Суконной слободе-2018»), а есть и другие, кто используют фольклорную форму для своих каких-то целей – вот у «Бурановских бабушек» знаменитых: все костюмы аутентичные! Но что они поют? Что нам втюхивают посредством этого «аутентичного» визуального ряда те, кто за ними сейчас стоит?
– Это же вопрос будущего, вопрос национальной безопасности! Для кого-то из нынешних детей эта культура «своя», а кто-то ее в упор не видит! Как же они все (люди ближайшего будущего) будут между собой общаться? Наши государственные деятели не понимают, что фольклор – это не про танцульки и песенки, два притопа, три прихлопа! – пафосно закончил Сергей Николаевич.
Возрождение и расцвет фольклорного движения в стране пришелся на годы горбачевской перестройки и гласности. Как раз в это время заезжие фольклористы оказались и в Русском Никольском, нашли там наших чудесных бабушек, восхитились, записали на аудио и видео их хороводы, помогли организовать ансамбль «Каравон». В среде энтузиастов и пропагандистов русского фольклора все эти годы велись еще обсуждения и делались экзистенциальным переживанием вопросы русской национальной идентичности. Эти дискуссии стыдливо замалчиваются, зачастую в современном публичном поле, их стараются вслух не вести – тема взрывоопасная. Статус русского народа в России не прояснен, словосочетание «титульная нация» не употребляется и сделалось чуть ли не жупелом в глазах у многих.
А тогда что? Если разговоров вслух не ведется, разговоры будут подковерные? Каким путями тогда пойдет осознание «русскости» у русских людей? Через «отзывчивость»? Или через перегородки на Булаке или другой реке?
– Я всегда говорю молодым и горячим адептам русской народности: не спасайте весь народ пожалуйста, спасите себя для этой культуры, – провозгласил напоследок Сергей Старостин. – Каждый хочет спасти Россию, поэтому и не получается. Все жаждут подвига, а вы лучше в себе прорастите одну песню. Спасите себя, осознайте свою ценность в этом мире…
Не герои нужны, а подвижники, это еще Сергей Николаевич Булгаков, в будущем отец Сергий, предупреждал в «Вехах», знаменитом сборнике о судьбах русской интеллигенции 1909 года, в почти что одноименной статье «Героизм и подвижничество». Но пути русского фольклорного движения сложны и ветвисты и требуют подчас и того, и другого. Нынешний круглый стол замечательно это подтвердил.
