Роман Ильдара Абузярова «Мутабор» вошел в шорт-лист премии «Национальный бестселлер». Победителя предполагают назвать в июне, но уже сейчас ясно, что жюри предпочло роман молодого писателя, татарина родом из Нижнего Новгорода, таким мэтрам российской словесности как Эдуард Лимонов и Евгений Гришковец. «Мутабор» - книга многослойная: это философский роман, замаскированный под роман революционный, который, в свою очередь, замаскирован под детектив.
О том, как начинается революция и что происходит с людьми во время нее, Ильдар Абузяров рассказал нашему корреспонденту во время приезда в Казань – здесь режиссер Салават Юзеев снимает полнометражный художественный фильм по другому его произведению – книге «Курбан-роман».
«Они погнались за нами с диким визгом»
- Ильдар, одна из сюжетообразующих линий «Мутабора» связана с цветной революцией. Критики пишут, что основана она на ваших впечатлениях от событий в Киргизии. Это так?
- Да, я был в Киргизии во время революции. Меня поразило сочетание в людях порыва к свободе и одновременно одичания. И я задался вопросом: а не связан ли этот порыв к свободе с превращением человека в животного? Что такое свобода – ответственность, неотъемлемая составляющая человека? Почему с нами происходит такая метаморфоза? Альбер Камю напрямую говорит о свободе, как ответственности каждого за свои поступки. Свобода - это движение к цели, неограниченное ничем, кроме закона и внутренней ответственности в его исполнении. Быть может, однажды, когда мы прекратим путать свободу с волей, с реализацией перманентных желаний, мы наконец-то обретем ту самую свободу.
А в Киргизии я порой наблюдал превращение из человека в животного и во время штурма телецентра, и после, в преддверии ошских событий с погромами. Мы выезжали с водителем за город, и видели, как спустившиеся с предгорий полунищие киргизы занимались самозахватом земель, расставляли флажки на самозахваченных наделах. Я начал фотографировать, и они погнались за нами с диким визгом. Мы видели, как помечали дома турок-месхетинцев и других национальных меньшинств. Русских, кстати, не трогали, потому что доходы киргизского населения сильно зависят от возможности работать в России. Хорошо помню, как ко мне подошел парень экзотичной внешности – оказалось, китаец-мусульманин - и стал шепотом просить: «Скажите, что мы за революцию. Что мы вместе с народом против Бакиева».
Давно я понял, что война – это сочетание бытовых ситуаций с экстремальными. Жизнь не останавливается. В кафе люди танцуют и веселятся, а потом начинается стрельба… Потом я видел это в других горячих точках.
Все это меня настолько поразило и мучило, что я решил написать об этом роман.
- Вы в Киргизию по долгу службы, как фотограф, отправились? Или по велению сердца? Есть ли что-то общее между вами и героем романа Омаром Чилимом?
- Мне, как и Омару, заказали сделать фотографии, но, в отличие от Омара, я отправился на восток по велению сердца. Когда начал писать «Мутабор», полетел в Египет на площадь Тахрир, чтобы еще в одной стране наблюдать цветную революцию. Я считал, что это, может быть, перелом в мировой истории. За год до этого я побывал в Египте на книжной ярмарке, и меня поразил не столько разрыв в уровне дохода между разными слоями населения, сколько униженность человека. Привратники, которые прислуживают в домах богатых, готовы бежать для вас за сигаретами и фруктами. И бежать с радостью, потому что получат за это бакшиш. Вообще, там за любую маломальскую услугу просят бакшиш. Это, на мой взгляд, очень унижает человеческое достоинство. В Египте в двадцатом веке произошли две революции, и египтяне помнили о них. Поэтому когда произошел социальный взрыв, в людях снова проснулось человеческое достоинство, и они вышли на площадь. Вновь обращусь к словам Камю, который в своей газете «Комбат» во времена Сопротивления писал: «И вновь нам предстоит купить свободу ценой человеческой крови». Камю здесь намекал на революции 1798 и 1848 годов.
Были свои революции, свои точки подъема духа и в Египте. Чувство свободы органично присутствует в человеке. Люди терпят, терпят, а потом чаша терпения переполняется - и происходит взрыв. Не случайно в мировой истории есть такие фигуры как Степан Разин, Жанна Д’Арк, Спартак…
- А Ленин?
- Если вы о моих политических убеждениях спрашиваете, то я приветствую октябрьскую социалистическую революцию 1917 года, и считаю, что она дала освобождение народу. Не случайно ее поддержало абсолютное большинство.
- Сейчас принято преподносить события 1917 года как национальную катастрофу…
- Мне кажется, это от того, что необходимо на что-то свалить нынешние неудачи. На мой взгляд, она была абсолютным благом для народа. Большинство крестьян смогли получить образование. Работал социальный лифт. Любой человек, обладая тем или иным талантом, мог стать директором завода, возглавить вуз. Председатель колхоза мог стать генеральным секретарем ЦК КПСС! Разве сейчас социальный лифт работает? Да, в какой-то момент экономика начала стагнировать, потому что любая система рано или поздно начинает стагнировать и разрушаться. Но в начале был большой подъем и освобождение человеческого духа.
Сравнивал события в Москве с египетскими и киргизскими
- А на Болотную площадь вы – простите за нескромный вопрос – выходили?
- Выходил. Слушал, смотрел. Я пошел, чтобы сравнить с тем, что наблюдал в Египте и Киргизии. На Болотной площади произошло вот что – не нашлось настоящего лидера или лидеров. Речи произносились разные: высокие, красивые, но не нашлось смельчака, который бы взял на себя ответственность и сказал в микрофон: «Мы не уходим, мы остаемся». Не хватило одной зажигательной речи, Жанны Д’Арк не нашлось! Не знаю, была бы эта революция, случись она, благом для нас? Может быть, нет, потому что Россия не Египет, и у нас все-таки есть чувство собственного достоинства, хотя мы много терпим.
- После потрясений 1917 года возникла плеяда великих писателей: Булгаков, Платонов, Шолохов, Бабель. У нас сейчас уже лет двадцать – сплошные потрясения. А авторов такого масштаба нет.
- Да, это было феноменальное время. Согласен, между потрясением и творческим взлетом есть связь. Потому что настолько сильно эмоции и страсти кипят, настолько глубоко человек случившееся с ним переживает. Возьмем Булгакова. Потеря абсолютно счастливого дома в Киеве, где собирался цвет городской интеллигенции… Расставание с братьями, война, болезнь. Все эти переживания, испытанные тогда людьми, вылились в мощнейшую литературную волну.
Да, у нас последнее время потрясения. И у нас много книг пишется на эту тему, но, как мне кажется, они не такие глобальные и не такие трагичные. Потому что многие авторы пишут исходя из моды на эту тематику, а не из личных глубоких переживаний. Но я все равно очень надеюсь на расцвет нашей литературы, потому что в последнее время русская литература сильно утратила позиции в мире. На книжных ярмарках - очереди к латиноамериканским стендам, но не к российским.
- Вы как писать начали?
- Совершенно случайно. Однажды вернулся домой после встречи с друзьями, сел и написал рассказ. Боялся, что приятные моменты вечера будут навсегда утеряны. Показал рассказ другу, друг послал его в журнал, а там мой рассказ напечатали. Я до сих пор не знаю, к лучшему ли это, потому что я к тому времени был бизнесменом, делал карьеру… Есть такое правило: чем больше чувствуешь, тем меньше способен делать. И я начал все больше настраиваться на созерцательные моменты в жизни. Чтобы фиксировать, записывать.
- Пишете легко?
- Я не профессиональный писатель. Вот Толстой и Чехов каждый день уделяли время тому, чтобы писать. Сейчас читаю биографию Хемингуэя. Он каждый день с утра садился писать, а если дома не получалось, уходил в кафе. Это и сейчас так происходит, многие писатели берут ноутбуки и уходят в кафе. А я работаю от вдохновения. Могу месяцами ничего не писать, а потом взрыв! В этом – я имею в виду технологическую сторону дела – у меня больше общего с Пушкиным.
- А я подумала, что вам, принимая ваш интерес к горячим точкам, должен быть ближе Хемингуэй.
- Он мне близок. И Фитцджеральд близок. И Сартр. И Камю. Все писатели, так или иначе, близки. Например, мой любимый роман «Великий Гэтсби» Фитцджеральда. Но по образу жизни мне ближе Хемингуэй.
«Я своего читателя вообще не представляю!»
- А кстати, вы как пишете? На ноутбуке?
- На ноутбуке. Но вот сейчас иду с вами, и мне так хорошо, что думаю: может, надо надиктовывать какие-то вещи.
- Для наших потомков-филологов компьютер - большая беда. Потому что как исследовать личность автора по черновикам?
- И очень хорошо. Лично для меня. Потому что с грамотностью есть проблемы. Я до определенного времени вообще ничего не читал. Уличный подросток, футбол, бокс… До сих пор понимаю тех ребят, кто не может больше 15 минут за книгой высидеть! И кстати, на Западе неправильно делают, что на основе детского айкью, определяют, в какую школу каким детям идти и кому в университет дорога закрыта. Как бы у нас до такого не додумались. Человеку надо давать несколько шансов.
- Как вы думаете, с развитием технологий - электронные книги, планшеты – издательский бизнес умрет?
- Он сильно подкосился в последнее время в России. Каждый год на 40 процентов падают тиражи. У людей такой менталитет – если можно скачать бесплатно, зачем платить? Но думаю, что со временем сформируется класс людей, для которых чтение книг станет вопросом престижа. При этом вероятно, что издательский бизнес трансформируется - книги станут значительно дороже. Но не исчезнут.
- Насколько я знаю, премия «Национальный бестселлер» испытывает финансовые затруднения. Она осталась без спонсора.
- Я об этом даже не думаю. Важно, чтобы мою книгу прочитали. Я пишу не ради денег. Если бы я хотел денег заработать - пошел бы в другую область. Есть такой маркетинговый ход – надо представить себе своего читателя. Я его вообще не представляю, когда начинаю писать. Каждый писатель начинает писать под действием внутреннего порыва, потом превращается в профессионала, рынок его формализует и он становится механическим роботом. Он понижает планку и назад вернуться не может.
- Вы родом из Нижнего Новгорода. А с Казанью вас что-то связывает?
- Я татарин и считаю, что Казань - столица всех татар, другой у нас нет. Мой предок Хусаин Фаизханов пришел пешком в Казань, работал здесь при Казанском университете, занимался востоковедением, а потом его перевели в Петербург. В Казани я какое-то время работал – налаживал здесь выпуск газеты «Гудок» на Горьковской железной дороге.
