«Думал, мы соберем 20 % выручки»
- Чем вам запомнился уходящий театральный сезон?
- Для нас это внеочередной сезон, эксклюзивный. Потому что мы уже полтора года работаем в процессе реконструкции нашего здания. Я думал, мы соберем 20% выручки обычного сезона, но мы заработали 50%. Половине наших зрителей смогли показать спектакли - хотя работаем без большой сцены. Мы и творчески не бездельничали весь год. Осваивали малую сцену, вышла премьера моноспектакля по стихам Цветаевой. Сейчас делаем спектакль по повести Валерия Залотухи, кинодраматурга, который написал киносценарий к фильму «Мусульманин». Спектакль будет называться «Теорема Печенкина, или Последний коммунист» - это современное произведение, но не то, которое выводит на сцену только проституток и лесбиянок, бандитов и воров, а то, что говорит о душе человеческой. Жесткое произведение, безжалостное, это история гибели одного семейства, а для меня - еще и история гибели старого общества, на смену которому приходит новое. Покажем его в первой половине нового сезона, осенью.
Спектакль «Мышеловка» по Агате Кристи репетирует Илья Славутский (сын Александра Славутского – «МК»). Осенью мы приглашены на фестиваль в Самару, есть предварительная договоренность о гастролях с Ярославлем, Сургутом.
- Что будет собой представлять театр после реконструкции?
- У театра уже сейчас появилась малая сцена — экспериментальная сценическая площадка. Появился большой репетиционный зал, в котором при желании можно будет от начала до конца поставить весь спектакль, что улучшит процесс подготовки — не надо будет таскать декорации туда и обратно. И основная сцена обретет, наконец, нормальный вид.
Театр многократно перестраивался, лепился, в нем нет своего, единого стиля. А сейчас будет единообразие. Ну и появятся красивые перила, не гнилой паркет, новые кресла в стиле ретро.
Но вообще, как только театр будет достроен, мне станет легче дышать, потому что это как ремонт в квартире, во время которого мы вынуждены жить в ванной. Перенесли туда всю мебель, телевизор, кухонный гарнитур, живем там - и еще приглашаем зрителей и играем спектакли. Поэтому весь год у нас мини-гастроли. Нам дают сыграть спектакль в Камаловском, Тинчуринском театрах. Но это значит, что надо выехать на чужую площадку, привезти декорации, поставить. Как нашего художника однажды спросили, куда мы на гастроли в следующий раз поедем, а он говорит: в театр Камала. Вот мы и ездим.
- Вы одновременно и администратор-хозяйственник, и художественный руководитель. Не сложно ли совмещать?
- Лучше так, чем двуначалие. Хорошо когда директор — единомышленник, но такое бывает крайне редко. Даже очень хороший друг и прекрасный человек, находясь на месте директора, начинает подходить к делам театра только с позиции финансов, экономики. А художник мыслит по-другому, и кто-то в этой ситуации должен кому-то подчиняться. Но, как правило, возникает напряжение. Хорошо, когда директор — ученик худрука, он будет прислушиваться, но до определенного периода. А потом у него возникают амбиции, знания, он будет считать, что деньги тратятся неправильно. Но театр — это, прежде всего, художественная идея, а раз так, то руководить должен художник. Он должен рождать идею, а помогать воплощать ее должен административный кадр. Иначе как можно строить самолет, если руководит не главный конструктор, а генеральный директор?
Сочетать сразу и директора, и худрука непросто. Масса талантливых режиссеров об экономической части ничего не знают и не хотят, и дай Бог им этого не знать! Но мне удобнее так. Я не жертвую, я продолжаю созидать. Нет в театре ничего, что бы не касалось художника. Цвет стен в зрительном зале, цвет перил в коридоре, декорации, костюмы — это единый цельный механизм, который воздействует на зрителя и артиста. То, насколько комфортно артисту за кулисами, передается зрителю - если артисту плохо в театре, то ему плохо и на сцене. Нет ничего неважного в искусстве, тут чуть-чуть — и уже не искусство.
- Что представлял собой театр Качалова, когда вы сюда пришли?
- Здесь были дни, когда решался вопрос о том, при каком количестве зрителей начинать играть спектакли — при тридцати или двадцати пяти. Люди не ходили в театр. Было развалившееся старое гнилое здание, гадкие кресла. Неважный репертуар. Были хорошие артисты, но режиссуры не было никакой, руководила то одна коллегия, то другая. И директор театра пригласил меня на должность худрука, потому что не мог справиться с артистами. И я благодарен ему, что он это сделал. Я рад, что приехал в Казань, что вместе с моим коллективом создал театр, который считается сегодня одним из ведущих в стране. Мы работаем на гастролях во Франции, Болгарии, Македонии, Финляндии, Турции, Москве, Екатеринбурге, недавно сыграли 23 спектакля в Сочи — редкий театр может себе это позволить. Правда, мы добиваемся этого не без участия руководства республики, которое поддерживает нас финансово — не из-за какой-то персональной любви, а потому, что имеет редкое понимание: искусство нужно поддерживать. Далеко не каждый регион может это себе позволить. И потом, в Татарстане почти в каждом театре есть творческий лидер. Очень много театров по стране стоят пустые, там руководят только директора и не более того. Творческий лидер сегодня — это дефицит.
- Почему?
- Дело в системе, структуре образования. Все разрушилось. Масса институтов уничтожена. Были в свое время высшие режиссерские, потом высшие театральные курсы, где готовился резерв руководящих кадров, где люди с образованием режиссера, с опытом работы приглашались и дополнительно стажировались. А сейчас этого ничего нет. Сейчас только молодые гении издают вопли, что им не дают работать старики! Да кто им не дает?! Половина театров по стране стоят пустые! Нет, они хотят, видимо, только в Москве, в пределах Садового кольца. Мы в свое время считали, что должны заслужить, добиться, а сегодня считают, что им все должны дать.
«Ориентироваться надо не на бомжей»
- Что вообще сегодня представляет собой российская театральная культура?
- То же, что и вся наша страна. Несколько враздробь все живет. Есть лидер в театре — есть театр. Нет режиссера с твердой творческой позицией (которая может нравиться или не нравиться) — нет театра. В Ярославле — Марчелли, в Самаре — Гвоздков, в Уфе - Рабинович. В Ульяновске умер Копылов Юра — идет чехарда, руководители меняются, сейчас пришел молодой, может быть, получится. У нас, конечно, огромное количество театров, столько режиссеров нет.
- Общаются ли между собой казанские театры?
- Мы на спектакли друг к другу ходим. Но у нас не может быть совместного творческого поиска. Художник — индивидуалист по своей природе, поэтому мы работаем рядом друг с другом, общаясь, понимая, что каждый делает.
- Как вас встречают на гастролях?
Там, где мы бываем, нас принимают одинаково хорошо. И если в первый раз, когда мы приехали на гастроли во Францию, министру культуры республики пришлось объяснять французам, чем отличается Татарстан от Казахстана, то теперь нам кричат «Браво, Казань!».
- Сейчас многие театры увлечены поиском новых форм. По-вашему, это оправдано?
- Нельзя изначально ставить на форму: сделаю-ка я что-то экспериментальное! Я беру русскую классику, потому что она современна сегодня, потому что она зафиксировала в свое время проблемы, которые не ушли никуда. Не просто тема, сюжет, а нравственные проблемы. А форма диктуется автором, коллективом, годом. Я хочу, чтобы это было зрелищно, ярко, интересно. Поэтому я выбираю такую форму спектакля, чтобы он был заразительным, темпераментным. Я не делаю спектакль только для критиков.
А есть люди, которым важно мнение определенной группы критиков, чтобы приехали они и сказали «хорошо», а зритель — быдло. Многие говорят сегодня, что зритель — «холодец», а я считаю, что зритель — это часть времени. А время дано и не подлежит обсуждению, подлежишь обсуждению ты, расположившийся в этом времени, как сказал Ежи Лец. Что я буду ругать зрителя? Он такой же, как и я. Я часть этого процесса. Поэтому если он приходит в театр, я априори его люблю. Даже если он случайно забрел, я уже априори его уважаю, потому что он пришел ко мне, а не в кальянную. Моя задача - его за собой вести, а не пинать его и не обливать грязью: если он что-то не понимает, значит, я не смог ему объяснить. Но это не значит, что надо опускаться до зрителя, потому что зритель ведь тоже не однородное понятие. Ориентироваться надо на авангард, а не на бомжей, которые тоже народ.
- Кстати, о народе. Складывается впечатление, что он в основном сегодня отводит искусству роль развлечения – не более. Куда исчезла идейная составляющая?
- В свое время коммунисты требовали от театра коммунистическую идею продвигать в жизнь, Елизавета — монархическую. А сегодня какие идеи продвигать? Бабло? Оно и без театра продвигается. Поэтому все сегодня зависит не от идеологии государства, а от нравственной составляющей каждого художника. Я считаю, что мои спектакли все равно связаны с идеологией, с моей гражданской позицией. А есть люди, которые хотят ставить про гомосексуализм, про однополые браки — они называют это «про демократию, про свободу». Мне это неинтересно. От чего можно быть полностью свободным? От совести, от любви, ненависти, нравственности? Свободу выйти на площадь и кричать «Путин, уходи» я себе не могу позволить и не считаю это правильным - почему из-за тысячи человек он должен уходить, если за него проголосовала большая часть страны? Но у нас сегодня всё можно. Россия вообще специфическая страна, у нас любят сначала вознести человека, потом свернуть ему шею, затем его канонизировать и ходить ему поклоняться. Это как в «Драконе» у Шварца. Хорошо сказал и Довлатов: «Мы ругаем Сталина — и за дело. Но я хотел бы спросить, кто же всё-таки написал 4 миллиона доносов?» И ничего не поменялось, сегодня просто нет запроса, а если он появится, то найдутся - и не 4 миллиона. Потому что сегодня и патриотизм, любовь к своей стране считается постыдным.
Но, в конце концов, если нет идеологического запроса, то есть Библия и 10 заповедей — я на них ориентируюсь, на совесть, честность, порядочность.
- Какое будущее у театра?
- Театр существует миллион лет и будет, как Феникс, восставать из пепла. Потому что в театре человек ощущает себя частью целого — в театре с тобой рядом такие же люди, и так же, как ты, плачут и смеются, переживают и реагируют. Это лекарство от страха перед вечностью, временем.
- Основа нашего репертуара — русская классика. Современные пьесы не привлекают?
- Новых авторов я настоятельно ищу и не нахожу. Я нахожу только тексты, несовершенные по своей гражданственности, честности, глубине. Честность для большинства авторов сегодня — просто все обнажить, все облить грязью, показать, что всё плохо. Но ведь жизнь не только из одного этого состоит. Как быть с теми, кто любит друг друга, с тем, что рождаются дети, внуки, что есть ученики — откуда это всё берется в нашей жизни?
Я в свое время брал «Европа-Азия» братьев Пресняковых, хотел ставить, но дочитал до того места, где герои ушли в кусты и принесли банку спермы - и так и не понял, зачем это надо. Я не хочу такое читать. Не потому, что я пуританин или ханжа - в нашем спектакле «Американская шлюха» играют обнаженные женщины, но это мотивировано, осмыслено. А если создавать театр эпатажа — во имя чего? Во имя продвижения своего «Я»? Я вообще понятие «имидж» полностью не приемлю, я приемлю понятие «личность», «индивидуальность», а «имидж» - это то, что украдено, придумано, привнесено и завтра можно поменять. Человек должен иметь свое лицо. В театре актер надевает маски, но опять же для того, чтобы проявить свою суть.
Но есть и сегодня редкие хорошие авторы - Коля Коляда, по которому мы поставили «Баба Шанель», Ираклий Квирикадзе - «Американская шлюха». Появится пьеса, которая мне понравится, я поставлю.
